Андрей Ранчин. Федор Тютчев: государственная служба поэта, публициста и историософа // ГОСУДАРСТВЕННАЯ СЛУЖБА,

2014, №4 (90)

Андрей Ранчин, доктор филологических наук, профессор Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова и Международного института государственной службы и управления Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (119991, Москва, Ленинские горы, д. 1; 119571, Москва, проспект Вернадского, 82, стр. 1). E-mail: [email protected]
Аннотация: В статье рассматривается дипломатическая и цензорская служба знаменитого русского поэта Федора Ивановича Тютчева (1803–1873), а также его публицистические и историософские сочинения, публикация которых была поддержана российским правительством. Дипломатическая карьера Тютчева несомненно свидетельствует, что он не был рожден для государственной службы – неисполнительность и пренебрежение своими обязанностями, им проявленные, были абсолютно недопустимы на этом поприще. Но дипломатическая служба в Западной Европе, особенно в Германии, привлекала его и по другой причине – Тютчев по складу характера и по привычкам был в высшей степени европейцем и был укоренен в немецкой культуре. Но успешное продвижение Тютчева по службе, начиная с середины 1840-х годов, было связано с его обнаружившимся в это время талантом политического публициста. Вместе с тем на этой же службе он проявил и образованность, и редкий ум (причем эти качества были проявлены, вероятно, не столько при составлении Тютчевым депеш – сам он написал немного документов, – сколько в устных беседах.) Его историософские идеи нашли выражение как в политических статьях, так и в стихах. Тютчевская историософия питалась идеями немецкой идеалистической философии, прежде всего шеллингианства. Но шеллингианство было и питательным истоком тютчевской натурфилософии – лирики, посвященной природе и человеку как ее отколовшейся частице. Имперская же историософия Тютчева носила очень глубокий и отнюдь не официозный характер.
Ключевые слова: дипломатическая деятельность, политическая публицистика, историософия и поэзия.

После окончания Императорского Московского университета Федор Тютчев поступил на дипломатическую службу: такой выбор был традиционным для родовитого дворянина в случае, если он предпочитал гражданское, а не военное поприще. 13 мая 1822 года Тютчев получил весьма лестное назначение в дипломатическую миссию в Мюнхене – столице Баварии, которая была одним из самых значительных государств Германского союза. Назначение состоялось благодаря ходатайству родственника – графа А.И. Остермана-Толстого, пользовавшегося влиянием в правительственных кругах [Динесман, 2004. С. 6]. Само место, которое занял Тютчев, – чиновник «сверх штата» (или «внештатный атташе») – было «более чем скромным». Действительно, «внештатный атташе» не входил в штат миссии, а следовательно, не имел ни конкретных обязанностей, ни жалованья . Тем не менее, для восемнадцатилетнего юноши, едва сошедшего со студенческой скамьи, подобное назначение считалось большой удачей. Предполагалось, что талант, усердие, благоволение начальства и счастливый случай помогут молодому человеку продвинуться по служебной лестнице и сделать дипломатическую карьеру. К тому же предстоящая жизнь в баварской столице, расположенной вблизи Франции и Италии, сулила возможность непосредственного соприкосновения с западно-европейской культурой, а может быть, и с ее выдающимися представителями, – справедливо замечает Т.Г. Динесман. Тютчевский знакомец по университету М.П. Погодин отозвался об этом назначении словами: «Чудесное место!» [Динесман, 2004. С. 6].

Пребывание Тютчева в Баварии, пусть косвенным образом, но весьма сильно повлияло на его поэтическое творчество: глубокая рецепция им немецкой философской и поэтической традиций, в частности, поэзии Генриха Гейне [Тынянов, 1977], обусловлена не только философской и литературной модой в тогдашней России, но и личными впечатлениями от жизни в Германии. Сама же по себе служба в Мюнхене не была обременительной и не имела большого значения с точки зрения внешнеполитических интересов России: «В начале 1820-х годов Бавария не играла особо значительной роли в европейской политической жизни; при этом баварская дипломатия всецело ориентировалась на Россию. В результате у Мюнхенской миссии в ту пору почти не было дипломатических задач в полном смысле этого слова. В обширной переписке миссии с Коллегией иностранных дел за 1822–1827 годы собственно дипломатические проблемы фактически отсутствуют». Миссия в Мюнхене занималась преимущественно составлением депеш чисто информационного характера. Штатных сотрудников в миссии было всего трое (чрезвычайный посол и полномочный министр граф И.И. Воронцов-Дашков, первый секретарь миссии М.П. Тормасов и второй секретарь барон А.С. Крюденер), внештатных служащих – двое (Тютчев и граф Г.А. Ржевусский). В обязанности Тютчева входило переписывание депеш набело и изготовление копий для архива миссии. С января 1823 до начала февраля 1824 года он переписал 110 документов. Позднее же, вплоть до октября 1828 года, он был практически освобожден от обязанностей копииста (их поручили другому сотруднику): за этот период будущий автор «Цицерона» и «Последней любви» переписал всего лишь 15 бумаг [Динесман, 2004. С. 8]. Реальных дел почти не было, к тому же внештатный атташе Мюнхенской миссии не радел в делах службы, о чем говорит 1826 году запоздание к месту службы: Тютчев получил в этот год четырехмесячный отпуск для поездки на родину, но превысил его длительность более чем вдвое [Динесман, 2004. С. 12]. Пренебрежение службой объясняется, по-видимому, не только таким обстоятельством, как почти полное отсутствие реальных дел, но и самосознанием поэта, считавшего копирование документов занятием несколько унизительным и ощущавшим свою ненужность, «лишность»: талант интеллектуала и публициста, блестяще проявившийся позднее, не находил воплощения.

Положение изменилось лишь в 1828 году после назначения нового посла И.А. Потемкина, когда поэт получил должность второго секретаря миссии, до того времени вакантную в течение двух лет. Он начал получать жалованье, правда, незначительное (800 рублей в год). Это было обычное служебное продвижение. Тютчев получил чин коллежского секретаря (чин Х класса по Табели о рангах), полагавшийся автоматически после трехлетней службы, и право на следующий чин, в который назначали по истечении второго трехлетия. Более существенным успехом было получение придворного звания камер-юнкера.

Под начальством нового посла Тютчев выполнял уже более серьезные поручения. В ноябре 1828 года в баварской газете «Augsburger Allgemeine была напечатана статья «Письмо из Константинополя», содержавшая резкую критику российской внешней политики и действий российских войск, ведших войну с Турцией. Баварский король, неизменно придерживавшийся пророссийской линии, подписал рескрипт со строгими санкциями против газеты. Об этом событии Потемкин поспешил проинформировать начальника Коллегии иностранных дел графа К.В. Нессельроде, которому был отослан перевод королевского рескрипта на французский язык; переводчиком был Тютчев.

При Потемкине Тютчев чувствовал себя легко и не испытывал стеснений. Не таков оказался новый посланник князь Г.И. Гагарин, прибывший в Мюнхен в конце мая 1833 года. Жена Тютчева Элеонора писала брату мужа о новом начальнике: «Есть в его обхождении что-то сухое и холодное, что ранит вдвойне при том положении, в котором мы по отношению к нему находимся <… >. Вы знаете нрав вашего брата; боюсь, подобная манера держаться испортит их отношения; обоюдная стесненность и холодность, возникнув однажды, сделает дальнейшее сближение невозможным. Эта перспектива приводит меня в отчаяние <…> Вы сами знаете – если Теодор чем-либо задет или предубежден, он уже сам не свой; его натянутый и обиженный вид, его колкие фразы или хмурое молчание – все искажает его обычное обхождение, и я понимаю, что он производит неприятное впечатление. Следовательно, это обоюдно замкнутый круг <… >» [Современники о Тютчеве, 1984. С. 188–189].

Опасения оказались отчасти преувеличенными: жена даже смогла добиться для Тютчева увеличения его годового оклада на 200 рублей. В сентябре 1833 года Тютчеву была поручена ответственная дипломатическая миссия – он должен был отправиться к сыну баварского короля Людвига Оттону, занимавшему греческий престол, и посодействовать расстройству его намечавшегося брака с одной из французских принцесс. Тютчев должен был передать королю Оттону письмо его отца, осуждающее эти матримониальные планы. Поездка подготовлялась в большой тайне. Российское правительство альянс очень беспокоил, так как за ним мог последовать политический союз. Николай I французского короля Луи-Филиппа, пришедшего к власти вследствие революции 1830 года, презирал. Серьезным было то, что Франция в последние годы проводила враждебную правительству Николая I линию: совсем недавно она угрожала поддержать поляков, поднявших в 1830–1831 годах восстание за независимость от России.

Правда, вскоре выяснилось, что король Оттон отнюдь не стремится к брачному союзу с французским сюзереном. Тем не менее, командировка отменена не была. В сентябре-октябре 1833 года Тютчев посетил Грецию, но не застал короля Оттона в тогдашней греческой столице городе Навплии, где тот должен был находиться. Тогда он попытался найти его в другом городе – Патрасе. Письмо Людвига Баварского осталось неврученным. Тютчев поспешно покинул Грецию, даже не дождавшись, когда баварский посланник при греческом короле передаст ему донесения для своего короля Людвига: он отплыл в Триест с первым попутным кораблем – корабли из Греции в Триест были редки, а российский дипломат не желал долго ждать. Поездка была небезопасной: на пути из Триеста в Грецию корабль попал в бурю, на обратном пути Тютчев едва не заболел холерой в Триесте. Миссия Тютчева была провалена, но причины неисполнения поручения остаются неразъясненными.

Провалено, но совсем иначе, оказалось и другое поручение – составить записку о политическом положении в Греции. Записка Тютчева по содержанию была вполне серьезным текстом, но это содержание оказалось облечено в недопустимую поэтическую форму: «Волшебные сказки изображают иногда чудесную колыбель, вокруг которой собираются гении-покровители новорожденного. После того, как они одарят избранного младенца самыми благодетельными своими чарами, неминуемо является фея, навлекающая на колыбель ребенка какое-нибудь пагубное колдовство, имеющее свойством разрушать или портить те блестящие дары, коими только что осыпали его дружественные силы. Такова, приблизительно, история Греческой монархии. Нельзя не признать, что три великие державы, взлелеявшие ее под своим крылом, снабдили ее вполне приличным приданым. По какой же странной, роковой случайности выпало на долю Баварского короля сыграть при этом роль Злой феи?» [Динесман, 2004. С. 71].

Тютчев прекрасно умел составлять политические депеши, и есть основания согласиться с предположением, что этот текст был «сознательным эпатажем в адрес Гагарина» [Динесман, 2004. С. 72].

Тютчева угнетало безденежье, и Гагарин, несмотря на взаимную антипатию, его уважавший, попытался помочь, обратившись к Нессельроде с просьбой о повышении оклада и дав своему сотруднику весьма одобрительную характеристику: «Коллежский асессор Тютчев, состоящий при посольстве в должности 2-го секретаря, – человек редких достоинств, редкой широты ума и образованности, притом нрава в высшей степени благородного. Он женат и обременен многочисленной семьей, а потому при скромных средствах, коими он располагает, лучшей для него наградой было бы денежное пособие <…>» [Динесман, 2004, с. 73]. Без последствий осталось и прямое обращение самого поэта к Нессельроде в октябре 1835 года: Тютчев просил о назначении на должность первого секретаря посольства в Мюнхене, но ему было отказано. Правда, Тютчеву было даровано императором Николаем I почетное придворное звание камергера, о чем поэта уведомил Нессельроде [Летопись, 1999. С. 151]. Однако высокое придворное звание не спасало от денежных затруднений.

А вскоре ситуация осложнилась из-за скандала – романа Тютчева с баронессой Эрнестиной Дёрнберг, который повлек за собой попытку самоубийства жены поэта-дипломата: «в порыве отчаяния она нанесла себе несколько ударов маскарадным кинжалом и выбежала на улицу, где, потеряв сознание, упала, обливаясь кровью» [Динесман, 2004. С. 78].

З мая 1836 года Гагарин обратился к Нессельроде с просьбой об удалении Тютчева из Мюнхена: «При способностях весьма замечательных, при уме выдающемся и в высшей степени просвещенном, господин Тютчев не в состоянии ныне выполнять обязанности секретаря миссии по причине того пагубно-ложного положения, в которое он поставлен своим роковым браком. Во имя Христианского Милосердия, умоляю Ваше Высокопревосходительство извлечь его отсюда, а это может быть сделано лишь при условии предоставления ему денежного пособия в 1000 руб. для уплаты долгов: это было бы счастие для него и для меня» [Динесман, 2004. С. 80].

В письме родителям от 31 декабря 1836 года Тютчев жаловался на то, что в последние месяцы перед переводом на новое место почти в одиночку вел все дела миссии: «вся работа, более чем когда-либо, лежит на мне одном» [Тютчев, 2002–2004. С. 61]. Однако документы свидетельствуют, что он почти не был занят в это время служебными делами [Динесман, 2004. С. 81–82].

3 августа 1837 года Тютчев был назначен старшим секретарем Российской миссии в Турине – столице итальянского королевства Сардинии – с годовым окладом в 8 000 рублей. Служебными обязанностями Тютчев не обременял себя и здесь: он и Эрнестина Дёрнберг несколько недель путешествуют по Италии. С дороги, впрочем, российский дипломат отправил начальству в Петербург две депеши об итальянских политических и экономических делах. Жена Тютчева к этому времени скончалась, и он просил Нессельроде о разрешении на брак с Эрнестиной и об отпуске. На первую просьбу последовало согласие, на вторую – отказ. Формально Нессельроде был прав: штат миссии был невелик (всего три штатных служащих, один из которых уже был в отпуске). Но Эрнестина была беременна, и «Тютчев оказался перед дилеммой: соблюдение служебного долга или здоровье Эрнестины и ее душевный покой. Тютчев выбрал второе. 7 июля они вдвоем выезжают в Швейцарию в надежде заключить там брак по двум обрядам – православному и католическому» [Динесман, 2004. С. 125].

Бытует версия, что второпях секретарь российского посольства потерял секретный дипломатический шифр [Казанович, 1928. С. 132], но документы доказывают, что это, видимо, не так [Динесман, 2004. С. 132]. 29 июля в православной церкви при российской миссии в Берне, состоялось венчание Тютчева и Эрнестины Дёрнберг. 10 августа – произошло венчание по католическому обряду в Констанце.

После этого Тютчев с женой поселились в Мюнхене, где провели четыре года, причем он даже не попросил начальство о продлении полученного наконец отпуска. 30 июня 1841 года он был исключен из штата Министерства иностранных дел за невозвращение из четырехмесячного отпуска, полученного еще 10 ноября 1839 года [Летопись, 1999. С. 241]. (От должности старшего секретаря миссии в Турине он был освобожден 1 октября 1839 года – задним числом, по собственному прошению, поданному 6 октября 1839 года, и оставлен при Министерстве иностранных дел «до нового назначения» [Динесман, 2004. С. 128–129]. Увольнение в 1841 году повлекло за собой и лишение придворного звания камергера [Пигарев, 1962. С. 108].

В марте 1845 года он попросил о возвращении в состав Министерства иностранных дел и был зачислен, но без определенной должности; это было положение чиновника без жалования, в то время как Тютчев остро нуждался в средствах [Летопись, 2003. С. 20]. А 15 февраля следующего года был назначен чиновником особых поручений при Нессельроде. На дипломатическую службу он больше не вернулся. Он состоял в чине VI класса (коллежский советник) с годовым окладом в 1500 рублей, не способным покрыть всех семейных расходов [Летопись, 2003. С. 38]. 1 февраля 1848 года по ходатайству К.В. Нессельроде императору Тютчев был назначен чиновником особых поручений и старшим цензором при Особой канцелярии Министерства иностранных дел V класса (статский советник) с окладом 2430 рублей 32 копейки в год [Летопись, 2003. С. 71]. Спустя девять лет, он был произведен в чин действительного статского советника, соответствующий званию генерал-майора по Табели о рангах [Летопись, 2003. С. 262], а 17 апреля 1858 года указом императора Александра II был назначен председателем Комитета цензуры иностранной с оставлением в ведомстве Министерства иностранных дел. При этом по ходатайству министра иностранных дел князя М.Д. Горчакова «в уважение к полезным трудам его и долговременной службе по сему Министерству» Тютчев получил (помимо оклада в цензурном ведомстве – 3430 рублей) второй оклад, 1143 рубля 68 копеек – также и как чиновник министерства [Летопись, 2003. С. 294, 306]. 30 августа 1865 года он стал тайным советником, то есть получил чин III класса, равный воинскому званию генерал-лейтенанта.

Дипломатическая карьера Тютчева несомненно свидетельствует, что он не был рожден для государственной службы – неисполнительность и пренебрежение своими обязанностями, им проявленные, были абсолютно недопустимы на этом поприще. В своем мюнхенском письме Нессельроде он прямо объяснял пребывание на государственной службе материальной необходимостью: «Несмотря на то, что в будущем меня ожидает получение независимого состояния, уже в течение многих лет я приведен к печальной необходимости жить службой. Незначительность средств, отнюдь не отвечающая расходам, к коим меня вынуждает мое положение в обществе, против моей воли наложила на меня обязательства, исполнению коих может помочь только время. Такова первая причина, удерживающая меня в Мюнхене» [Тютчев, 2002–2004. С. 37]. Но дипломатическая служба в Западной Европе, особенно в Германии, привлекала его и по другой причине – Тютчев по складу характера и по привычкам был в высшей степени европейцам и был укоренен в немецкой культуре. По существу, об этом он говорит в цитированном выше письме: «Впрочем, ежели и существует страна, где бы я льстил себя надеждой приносить некоторую пользу службой, так это решительно та, в коей я ныне нахожусь. Длительное пребывание здесь, благодаря последовательному и серьезному изучению страны, продолжающемуся поныне как по внутреннему влечению, так и по чувству долга, позволило мне приобрести совершенно особое знание людей и предметов, ее языка, истории, литературы, общественного и политического положения, – в особенности той ее части, где я служу» [Тютчев, 2002–2004. С. 37-38].

Вместе с тем на этой же службе он проявил и образованность, и редкий ум. Причем эти качества были проявлены, вероятно, не столько при составлении Тютчевым депеш – сам он написал немного документов, – сколько в устных беседах. Иначе невозможно объяснить в общем и целом благожелательное и даже заботливое отношение к Тютчеву со стороны Гагарина, прощавшего подчиненному все эксцессы и выходки, и готовность Нессельроде вновь взять на службу бывшего дипломата. Ровной, обычной службе Тютчева препятствовали, по-видимому, неприятие рутины, всепоглощающая страсть («О, как убийственно мы любим <…>!») и склонность при неблагоприятных обстоятельствах если не к депрессии, то к апатии.

Но успешное продвижение Тютчева по службе, начиная с середины 1840-х годов, было несомненно связано с его обнаружившимся в это время талантом политического публициста. 16 августа 1843 года он познакомил начальника III отделения собственной его императорского величества канцелярии графа А.Х. Бенкендорфа со своим политическим проектом. Идея проекта заключалась в привлечении западноевропейских публицистов к пропаганде российских интересов в германской прессе. Николай I оценил тютчевский проект благожелательно. Как писал автор проекта родителям 3 сентября 1843 года о Бенкендорфе, «что мне было особенно приятно, это его внимание к моим мыслям относительно известного вам проекта, и та поспешная готовность, с которою он оказал им поддержку у Государя, потому что на другой же день <после> нашего разговора он воспользовался последним своим свиданием с Государем, перед его отъездом, чтобы довести об них до его сведения. Он уверял меня, что мои мысли были приняты довольно благосклонно и есть повод надеяться, что им будет дан ход» [Тютчев, 2002–2004. С. 271].

В марте того же года Тютчев публикует в приложении к немецкой газете «Augsburger Allgemeine Zeitung» письмо редактору, в котором полемизирует с опубликованным в ней очерком «Русская армия на Кавказе». Письмо Тютчева было апологией действий русской армии в Кавказской войне. В апреле следующего года Тютчев печатает в Германии отдельной брошюрой «Письмо к господину д-ру Густаву Кольбу, редактору «Всеобщей газеты»». Тютчев писал о долге немцев перед Россией, в 1813 году освободившей их от наполеоновского гнета, и призывал Германию бороться против революционного движения в союзе с Россией. Впоследствии эта статья, опубликованная первоначально по-немецки, но написанная по-французски, перепечатывалась под названием «La Russie et l’Allemagne» («Россия и Германия»).

Идеи, высказанные в этих публикациях, не могли не импонировать Николаю I. Более сложной, по-видимому, была реакция императора на адресованную ему записку (позднейшее ее название – «Россия и Революция», составлена на французском языке). Записка, завершенная в апреле 1848 года и являющаяся реакцией на революционные события февраля 1848 года во Франции (см. о ее датировке подробнее: [Осповат, 1992]; [Летопись, 2003. С. 75]), согласно утверждению жены автора, была воспринята царем одобрительно, причем император рекомендовал опубликовать ее за границей: «Государь читал и весьма одобрил ее; он даже высказал пожелание, чтобы она была напечатана за границей <…>» [Современники о Тютчеве, 1984. С. 225, пер. с франц., выделено в оригинале]. Однако совсем иначе передал реакцию Николая I на эту записку князь П.А. Вяземский: «Государь был, сказывают, очень ею недоволен. Жаль, что нельзя напечатать ее. А почему нельзя, право, не знаю <…>» [Вяземский, 1896. С. 90].

Есть основания полагать, что оба свидетельства справедливы, истина же лежит посередине. Тютчев писал о России и о революции: «Для уяснения сущности огромного потрясения, охватившего ныне Европу, вот что следовало бы себе сказать. Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества». Николай I всецело разделял тютчевскую мысль о России как о главной силе, противостоящей духу революции, которая грозила завладеть Европой. Также он должен был согласиться и с другим утверждением поэта и политического публициста: «Прежде всего, Россия – христианская держава, а русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то еще более задушевному. Он является таковым благодаря той способности к самоотречению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы. Революция же, прежде всего, – враг христианства» [Тютчев, 2002–2004. С. 144]. Однако, Тютчев грезил о соединении всех славянских народов, по крайней мере, исповедующих православие, под эгидой России и видел зримые следы такого желания в южных славянах – подданных Австрии: «<…> по всей этой военной границе, составленной на три четверти из православных сербов, нет ни одной хижины поселенцев (со слов даже самих австрийцев), где рядом с портретом императора Австрии не висел бы портрет другого Императора, упорно признаваемого этими верными племенами за единственно законного. Впрочем (зачем скрывать от самих себя), маловероятно и то, что все эти разрушающие Запад толчки землетрясения остановятся у порога восточных стран. И как могло бы случиться, чтобы в столь беспощадной войне, в готовящемся крестовом походе нечестивой Революции, уже охватившей три четверти Западной Европы, против России Христианский Восток, Восток Славяно-Православный, чье существование нераздельно связано с нашим собственным, не ввязался бы вслед за нами в разворачивающуюся борьбу. И, быть может, с него-то и начнется война, поскольку естественно предположить, что все терзающие его пропаганды (католическая, революционная и проч. и проч.), хотя и противоположные друг другу, но объединенные в общем чувстве ненависти к России, примутся за дело с еще большим, чем прежде, рвением. Можно быть уверенным, что для достижения своих целей они не отступят ни перед чем… Боже праведный! Какова была бы участь всех этих христианских, как и мы, народностей, если бы, став, как уже происходит, мишенью для всех отвратительных влияний, они оказались покинутыми в трудную минуту единственной властью, к которой они взывают в своих молитвах? – Одним словом, какое ужасное смятение охватило бы страны Востока в их схватке с Революцией, если бы законный Государь, Православный Император Востока, медлил еще дальше со своим появлением!» [Тютчев 2002–2004. С. 156].

Мысль Тютчева клонилась к панславизму, к идее принятия всех славян, в первую очередь, православных, в подданство русского царя. Но эта идея покушалась на неустойчивое политическое равновесие в Европе, и ее воплощение могло бы привести к нарушению принципов легитимизма, которые свято исповедовал Николай I, в 1833 году оградивший турецкого султана от восставшего египетского паши (несмотря на то, что исторически и геополитически Турция была старым врагом России), а в 1849 году подавивший восстание венгров против австрийского владычества. Панславистские идеи крайне болезненно воспринимались Австрией, под властью которой находились многие славянские народы – православные (часть сербов), униаты (ими была значительная часть западных украинцев) и католики (хорваты, поляки, чехи, словаки). Беспокойно воспринимался панславизм и в Пруссии, владевшей частью польских земель. К идее опереться на поддержку единоверцев – южных славян Николай I пришел только в катастрофических условиях – во время Крымской войны, когда Австрия заняла позицию недружественного нейтралитета. Кроме того, антикатолический пафос тютчевской статьи также был чужд российскому императору.

Статья была опубликована по-французски в Париже в виде брошюры в мае 1849 года. В дальнейшем Тютчев работал над большим трактатом «Россия и Запад», который писал также на французском языке; это сочинение закончено не было. 1 января 1850 года (по новому стилю) в парижском журнале «Revue des Deux Mondes» была опубликована статья «Папство и римский вопрос», написанная, как и другие тютчевские статьи, по-французски. Статья вызвала бурную полемику в заграничной прессе, а ее автор приобрел на Западе репутацию советника Николая I. В действительности, и Николай I, и позднее его сын Александр II относились к Тютчеву и к его идеям весьма скептически, а Александр II даже отозвался о нем как о «юродивом».

Вместе с тем, об определенном весе Тютчева в глазах власти свидетельствует предложение министра иностранных дел князя А.М. Горчакова (октябрь 1857 года) возглавить издание новой политической газеты, которая должна была противостоять «Колоколу» А.И. Герцена, приобретшему сильное влияние на российское общество. Тютчев в ответ на это предложение составил записку, которую, как он предполагал, должен был прочитать император. Напомнив, что последние десять лет цензура «тяготела над Россией как истинное общественное бедствие», Тютчев утверждает, что этот «тяжелый опыт» показал: «нельзя чересчур долго и безусловно стеснять и угнетать умы без значительного ущерба для всего общественного организма». Не отрицая цензуры как таковой, Тютчев полагает, что ее необходимо ограничить, и приводит в пример политику ряда германских государств. Необходим союз власти и общества, а для этого нужно, чтобы на страницах задуманного издания велась свободная полемика. В противном случае «ожидание приобрести влияние на умы с помощью таким образом управляемой печати» окажется «лишь заблуждением» [Тютчев, 2002–2004. С. 202, 209–210].

По замечанию биографа Тютчева и его зятя славянофила И.С. Аксакова, «…нельзя было лучше, полнее, откровеннее, тверже и мужественнее, и в то же время с большею вежливостью, с бóльшим приличием и достоинством высказать мнение по такому жгучему вопросу, как вопрос о печати, почти пред лицом власти и особенно при условиях данного времени. Повторяем: это своего рода гражданский подвиг. Нет сомнения, что это письмо много содействовало к облегчению того гнета, который тяготел над русскою печатью, и к водворению несколько бóльшего простора для мысли и слова <…>» [Аксаков, 1997. С. 273].

Публицистика Тютчева носила не столько собственно политический, сколько мистически-историософский характер, глубоко чуждый воззрениям и Николая I, и его сына и наследника. Ее ключевой идеей было представление об особенной миссии России – преемницы Византии. Тютчев всецело разделял сформированную в Средние века идею translatio imperii. Комплекс тютчевских представлений был сформулирован в заметке, написанной в сентябре 1849 года: «1) окончательное образование великой православной империи, законной империи Востока, одним словом – России будущего, осуществленное поглощением Австрии и возвращением Константинополя; 2) соединение двух церквей – восточной и западной. Эти два факта, по правде сказать, составляют один, который вкратце сводится к следующему: православный император в Константинополе, повелитель и покровитель Италии и Рима; православный папа в Риме, подданный императора» [Пигарев, 1935. С. 196]. Историософия Тютчева отчасти совпадала со славянофильством, но расходилась с ним в двух ключевых пунктах: 1) Тютчев, в отличие от славянофилов, не считал петровские реформы культурно-исторической катастрофой; 2) он был убежденным государственником, в то время, как славянофилы видели основу русской жизни не в государстве, а в общественном институте: в крестьянской поземельной общине – мирском аналоге церковной соборности. Кроме того, Тютчев был европейцем до мозга костей и даже мыслил по-французски – это язык и его частных писем, и его статей. На французском он чувствовал и думал – но стихи писал по-русски (французские стихи Тютчева совсем немногочисленны). Однако в своих стихах он проявил удивительное по сравнению с другими стихотворцами равнодушие и к русской истории, и к русскому фольклору. Россия была для Тютчева скорее предметом метафизической веры, чем живой и непосредственной любви.

Теми же настроениями, что и статьи Тютчева, проникнута и его лирика. Таково стихотворение «Пророчество» (1850):

Не гул молвы прошел в народе,
Весть родилась не в нашем роде –
То древний глас, то свыше глас:
«Четвертый век уж на исходе, –
Свершится он – и грянет час!

И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
Вновь осенят Христов алтарь».
Пади пред ним, о царь России, –
И встань – как всеславянский царь!

[Тютчев, 2002–2004. С. 14]

В более раннем стихотворении «Русская география» (1848 или 1849) идея России – преемницы Византии и древних царств Востока, призванной восстановить Восточно-Римскую империю и стать эсхатологическим царством, развернута еще более торжественно и грандиозно:

Москва и Град Петров, и Константинов Град –
Вот царства Русского заветные Столицы…
Но где предел ему? и где его границы –
На север, на восток, на юг и на закат?..
Грядущим временам судьбы их обличат…

Семь внутренних морей и семь великих рек…
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…
Вот царство Русское… и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух, и Даниил предрек…

[Тютчев, 2002–2004. С. 200]

«Русская география» вписывается в схему translatio imperii, восходящую к таинственным образам из библейской Книги пророка Даниила (гл. 2 и 7) – видению четырех зверей во сне вавилонского царя Навуходоносора; в позднейшей традиции толкований эти звери – Вавилонская, Персидская Эллинская, Римская монархии. Эта же идея, восходящая к Книге пророка Даниила и ее толкованиям, содержится и в трактате «Россия и Запад» [Синицына, 1998. С. 16–21]. В новейшем комментарии В.Н. Касаткиной к этому стихотворению [Тютчев, 2002–2004. С. 487] эта идея безосновательно названа славянофильской: концепция translatio imperii и этатизм славянофилам не были свойственны.

О политической и об историософской лирике Тютчева очень резко высказался такой поэт, как И.А. Бродский: «Тютчев, бесспорно, фигура значительная, но при всех этих разговорах о его метафизичности и т. п. как-то упускается, что большего верноподданного отечественная словесность не рождала. <…> С одной стороны, казалось бы, колесница мирозданья в святилище небес катится, а с другой – эти его, пользуясь выражением Вяземского, «шинельные оды»» [Волков, 1998. С. 51]. Оценка эта несправедлива. Дело даже не в том, что Тютчев, например, крайне резко высказался о внешней политике России, проводившейся К.В. Нессельроде (стихотворение «Нет, карлик мой! трус беспримерный!..», 1850), и не менее резко – о политике Николая I, приведшей к катастрофе в Крымской войне («Не Богу ты служил и не России…», 1855). Тютчевская историософия питалась идеями немецкой идеалистической философии, прежде всего шеллингианства. Но шеллингианство было и питательным истоком тютчевской натурфилософии – лирики, посвященной природе и человеку как ее отколовшейся частице. Имперская же историософия Тютчева носила очень глубокий и отнюдь не официозный характер. К имперской теме Тютчев должен был тяготеть и по причинам стилистическим: его поэзия ориентирована на традиции оды [Тынянов, 1977а], а ода в ее главной разновидности – ода торжественная – была посвящена именно теме империи, ее величия, ее побед.

Литература

Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева: Репринтное воспроизведение издания 1886 г. М.: АО «Книга и бизнес», 1997;

Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая газета, 1998;

Вяземский П.А. Письмо Д.П. Северину. Петербург. 28 мая 1848 // Русская старина. 1896. № 1;

Динесман Т.Г. Ф.И. Тютчев. Страницы биографии: К истории дипломатической карьеры. М.: ИМЛИ РАН, 2004;

Казанович Е.П. Из мюнхенских встреч Ф.И. Тютчева (1840-е гг.) // Урания. Тютчевский альманах (1803–1928). Л.: Прибой, 1928;

Летопись жизни и творчества Ф.И. Тютчева / Науч. рук. Т.Г. Динесман; Сост.: Т.Г. Динесман, С.А. Долгополова, Н.А. Королева, Б.Н. Щедринский; Отв. ред. Т.Г. Динесман; Ред. Н.И. Лукьянчук. Кн. 1. 1803–1844. [Мураново]: Музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева. 1999; кн. 2. 1844–1860. [М.]: ООО «Литограф»; [Мураново]: Музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева, 2003;

Осповат А.Л. Новонайденный политический меморандум Тютчева: К истории создания // Новое литературное обозрение. 1992. № 1;

Пигарев К.В. Тютчев и проблемы внешней политики царской России // Литературное наследство. Т. 19–21. М.: Журнально-газетное объединение, 1935;

Пигарев К.В. Жизнь и творчество Тютчева. М.: Издательство АН СССР, 1962.

Синицына Н.В. Третий Рим: Истоки и эволюция средневековой концепции (XV–XVI вв.). М.: Индрик, 1998;

Современники о Ф.И. Тютчеве: Воспоминания, отзывы и письма. Тула: Приокское книжное издательство, 1984;

Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений и писем: В 6 т. М.: Издательский центр «Классика», 2002–2004;

Тынянов Ю.Н. Вопрос о Тютчеве // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977;

Тынянов Ю.Н. Тютчев и Гейне // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977.

"Люблю грозу в начале мая,
когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом."

А вот современники Федора Ивановича Тютчева знали его в основном как талантливого дипломата , публициста и остроумного человека, чьи остроты-афоризмы передавались из уст в уста.

Например: "Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла".

В феврале 1822 года восемнадцатилетний Федор Тютчев был зачислен на службу в Государственную коллегию иностранных дел в чине губернского секретаря. Приглядевшись к нему, Александр Иванович Остерман-Толстой рекомендовал его на должность сверхштатного чиновника русского посольства в Баварии и, поскольку сам собирался за границу, решил отвезти Федора в Мюнхен в своей карете.

Федор Тютчев прибыл в Германию в конце июня 1822 года и прожил здесь в общей сложности около двух десятилетий. В Баварии он знакомится со многими деятелями германской культуры того времени, прежде всего с Фридрихом Шиллером и Генрихом Гейне.

В 1838 году в составе русской дипломатической миссии Федор Иванович выезжает в Турин.

Позднее в письме Вяземскому Тютчев отметит: "Очень большое неудобство нашего положения заключается в том, что мы принуждены называть Европой то, что никогда не должно бы иметь другого имени, кроме своего собственного: Цивилизация. Вот в чем кроется для нас источник бесконечных заблуждений и неизбежных недоразумений. Вот что искажает наши понятия... Впрочем, я более и более убеждаюсь, что все, что могло сделать и могло дать нам мирное подражание Европе, - все это мы уже получили. Правда, это очень немного".

К 1829 году Тютчев сложился как дипломат и попытался осуществить собственный дипломатический проект. В тот год Греция получила автономию, что привело к обострению борьбы между Россией и Англией за влияние на нее. Позднее Тютчев напишет:

Давно на почве европейской,
Где ложь так пышно разрослась,
Давно наукой фарисейской
Двойная правда создалась.

Поскольку в только еще возникающем греческом государстве происходили постоянные столкновения самых разных сил, было решено пригласить короля из "нейтральной" страны. На эту роль избрали Оттона - совсем юного сына баварского короля.

Одним из идеологов такого пути восстановления греческой государственности был ректор Мюнхенского университета Фридрих Тирш. Тютчев и Тирш совместно разрабатывали план, по которому новое королевство должно было находиться под покровительством России, которая сделала гораздо больше, чем кто-либо, для освобождения Греции.

Однако политика, проводимая министром иностранных дел Нессельроде, привела к тому, что Оттон стал, по сути дела, английской марионеткой. В мае 1850 г Тютчев писал:

Нет, карлик мой! трус беспримерный!
Ты, как ни жмися, как ни трусь,
Своей душою маловерной
Не соблазнишь Святую Русь...

А еще спустя десять лет Федор Иванович с горечью заметит: "Смотрите, с какой безрассудной поспешностью мы хлопочем о примирении держав, которые могут прийти к соглашению лишь для того, чтобы обратиться против нас. А почему такая оплошность? Потому, что до сих пор мы не научились различать наше "я" от нашего "не я".

Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

Долгое время дипломатическая карьера Тютчева складывалась не вполне удачно. 30 июня 1841 года он под предлогом длительного "неприбытия из отпуска" был уволен из министерства иностранных дел и лишен звания камергера. Предлог был чисто формальным, подлинной же причиной стало расхождение Тютчева во взглядах на европейскую политику с руководством министерства, считает доктор исторических наук Виктория Хевролина.

Федор Иванович напишет об этом позднее: "Великие кризисы, великие кары наступают обычно не тогда, когда беззаконие доведено до предела, когда оно царствует и управляет во всеоружии силы и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой робкой попытке возврата к добру, при первом искреннем, быть может, но неуверенном и несмелом поползновении к необходимому исправлению".

После своего увольнения от должности старшего секретаря русской миссии в Турине Тютчев еще в течение нескольких лет продолжал оставаться в Мюнхене.

В конце сентября 1844 года, прожив за границей около 22 лет, Тютчев с женой и двумя детьми от второго брака переехал из Мюнхена в Петербург, а через полгода его снова зачислили в ведомство министерства иностранных дел; тогда же было возвращено поэту и звание камергера, напоминает Виктория Хевролина.

Он сумел стать ближайшим сподвижником и главным советником министра иностранных дел России Горчакова. С самого начала вступления Горчакова в эту должность в 1856 году он пригласил к себе Тютчева. Многие историки считают, что основные дипломатические решения, которые принимал Горчаков, в той или иной степени подсказаны Тютчевым.

В том числе знаменитая дипломатическая победа после поражения России в Крымской войне в 1856 году. Тогда, согласно Парижскому мирному договору, Россия была сильно урезана в правах в Крыму, а Горчакову удалось восстановить статус-кво, и с этим он вошел в историю, отмечает доктор исторических наук Виктория Хевролина.

Много лет проживший в Западной Европе Тютчев, разумеется, не мог не размышлять о судьбах России и ее отношениях с Западом. Написал об этом несколько статей, работал над трактатом "Россия и Запад". Он высоко ценил успехи западной цивилизации, но не считал, что Россия может идти по этому пути. Выдвигая идею о нравственном смысле истории, нравственности власти, критиковал западный индивидуализм. Советский поэт Яков Хелемский напишет о Тютчеве:

А в жизни были Мюнхен и Париж,
Почтенный Шеллинг, незабвенный Гейне.
Но все влекло в Умысличи и Вщиж,
Десна всегда мерещилась на Рейне.

Коллега по дипломатической службе князь Иван Гагарин писал: "Богатство, почести и самая слава имели мало привлекательности для него. Самым большим, самым глубоким наслаждением для него было присутствовать на зрелище, которое развертывается в мире, с неослабевающим любопытством следить за всеми его изменениями".

Сам же Тютчев в письме Вяземскому заметил: "Есть, я знаю, между нами люди, которые говорят, что в нас нет ничего, что стоило бы познавать, но в таком случае единственное, что следовало бы предпринять, это перестать существовать, а между тем, я думаю, никто не придерживается такого мнения..."

Из книги В.В. Похлебкина „Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. Выпуск 1”.

Вышедший в серии "Русский путь" очередной том, посвящённый выдающемуся русскому поэту, философу, дипломату, и патриоту России Ф.И. Тютчеву. Главная ценность данного издания в том, что здесь, впервые сделана, попытка систематизировать всю критическую литературу о поэте

Тютчев: поэт, дипломат, философ, гражданин

Ф.И. Тютчев: pro et contra Сост., вступ. статья и коммент. К.Г. Исупова. - Спб.: РХГИ, 2005. - 1038с. - Русский путь .

Вышедший в серии "Русский путь" очередной том, посвящённый выдающемуся русскому поэту, политическому философу, дипломату, гражданину и патриоту России Ф.И. Тютчеву (1803-1873), во многом завершает многочисленные издания, посвящённые 200-летию со дня его рождения. Среди изданий этого периода можно выделить полное академическое собрание сочинений в 6-ти томах, а также издание "Стихотворений" ("Прогресс-Плеяда, 2004), вышедших недавно в канун 200-летия Ф.И. Тютчева. Данное же издание, позволяет полнее понять то значение русского поэта, которое он действительно имел как для русской, так и для мировой культуры.

Главная ценность данного издания заключается в том, что здесь, впервые сделана, попытка систематизировать всю критическую литературу о поэте, представить идеи Тютчева наиболее полно: как поэта-романтика, философа, публициста, дипломата, общественного деятеля. Этой теме были посвящена большая представленных в издании работ. Некоторые тексты, такие как статья И.С. Аксакова "Ф.И. Тютчев и его статья "Римский вопрос и папство" и некоторые другие, прежде малодоступные для исследователей, представлены в этом издании. Работы И.С. Аксакова "Ф.И. Тютчев и его статья "Римский вопрос и папство", Л.И. Львова, Г.В. Флоровского, Д.И. Чижевского, Л.П. Гроссмана, В.В. Вейдле, Б.К. Зайцева, Б.А. Филлиппова, М. Рославлева, Б.Н. Тарасова показывающих Тютчева, не только как поэта, но и оригинального философа, дипломата, публициста и общественного деятеля.

В завершении издания представлена максимально полная библиография, исследовательская литература, позволяющая исследователю Ф.И. Тютчева в полной мере исследовать его наследие и полнее представить его в культурной и общественной жизни России XIX века.

Во вступительной статье уделено большое внимание теме "Тютчев, романтизм, политика, эстетика истории". Автор вступительной статьи К.Г. Исупов справедливо отмечает: "Романтизм создаёт трагическую по основным параметрам философию и эстетику истории. В её основе лежат три постулата: 1) история есть часть природы (...); 2) история - вполне эмпирический, но провиденциальный по замыслу спектакль, Божественная мистерия ("история - это ставшая явной мистерия Божественного царства"); 3) история есть искусство ("историческое есть... некоторый вид символического"" (мысли немецкого философа-романтика Ф.В. Шеллинга, последователем, особенно в юности, был Ф.И. Тютчев).

Личность в мире Тютчева призвана к полному воплощению идеи метафизического единства космоса и истории. История, для русского поэта, есть самопознание природы, вносящее в жизнь космоса событийность и телеологию. В мире истории и в космосе Тютчевым найдены общие черты: и тот и другой подвержены катастрофам, оба зрелищны, там и там царит зло во всём блеске некротической агрессии.

Мифологема "история как театр символов" у Тютчева глубже, чем у Шеллинга. В самой истории, справедливо полагает русский поэт, ещё не было ситуации, когда замысел мирового спектакля нашёл бы себе адекватного исполнителя. Претенденты на эту роль - императоры Рима, Карл Великий, Наполеон, Николай I - критики Тютчева не выдерживают. Причина этого несоответствия режиссуры исполнению онтологического порядка: в мире царит Ложь. "Ложь, злая ложь растлила все умы, И целый мир стал воплощённой ложью". У Фёдора Ивановича антитезы правды и кривды, мудрости и хитрости левой стороной связаны с Россией, а правой - с Западом. С его точки зрения, мир Запада избирает авантюризм как тип поведения и вырабатывает ложные ("хитрые") формы государственности: "Не знаешь, что лестней для хитрости людской: /Иль вавилонский столп немецкого единства, Или французского бесчинства Республиканский хитрый строй".

В целом политические идеи Тютчева являются во многом уникальными, и для русской мысли XIX века. Он далёк как от почвенного катастрофизма первого "Философического письма" П.Я. Чаадаева, так и от открытого русофильства братьев Аксаковых и Киреевских и М.П. Погодина. В тютчевской философии истории, как справедливо считает автор вступительной статьи, совмещены две с трудом сочетающиеся между собой, идеи: 1) прошлое Запада отягощено историческими ошибками, а прошлое России - исторической виной; 2) потрясения, какие переживает тютчевская современность, создают ситуацию исторического катарсиса, в котором Россия и Запад на новых высотах самопознания способны войти в непротиворечивое единство.

Здесь необходимо уточнить, что многие вещи Тютчева насыщены контрастными контекстами таких понятий, как Россия, Европа, Запад, Восток, Север, Юг и т.д. Геополитическое наполнение этих слов, как и семантика имён мировых городов, имеют у Тютчева минимум две стороны: Петербург может им мыслиться как "Восток" относительно Западной Европы, но как "Европа" относительно Константинополя; Рим в прямом и переносном смысле будет "Востоком" для Парижа (точно как у Н.В. Гоголя в очерке "Рим" (1842)), но "Западом" для Москвы; в смысловую орбиту "Москвы" войдут и имена славянских столиц; Русь и Польша оказались ближе к "Киеву и Царьграду", чем к Москве и Петербургу.

С этой точки зрения, Тютчев не без иронии относился к яростному спору сторонников петербуржцев и москвичей и не столь резко противопоставлял две русские столицы, как это делали славянофилы, Н.М. Языков.

С одной стороны, он был неутомимым пропагандистом славянского единства, автором популярных "при дворе двух императоров" монархических прожектов решения восточного вопроса, с другой - человек западной культуры, имеющий двух жён немецких аристократических фамилий. С одной стороны, защитник от цензурных гонений своего тестя и славянофила И.С. Аксакова, а с другой: "Куда сомнителен мне твой, Святая Русь, прогресс житейский". С одной стороны - глубоко православный публицист, а с другой пишет следующие строки: "Я лютеран люблю богослуженье". С одной стороны, западноевропеец по духу и времени, с другой стороны - обличитель папства.

Кроме этого, равно любя Москву, Мюнхен, Петербург, Венецию, он любил и Киев, считая этот город "родником истории", где он как полагает, находится "арена", предопределённой России "великой будущности" (что полностью подтверждает политика США по созданию враждебного форпоста (Украины), направленной против России). В сущности, происходит довольно странная аберрация: Тютчев пытается увидеть в Западе Россию и наоборот.

Таким образом, план истории, при всей его провиденциальной непрозрачности, опирается у Фёдора Ивановича на Добро. Но, пресуществляясь в поступки людей, оно роковым для них образом обращается во зло. В одном месте он пишет следующее: "В истории человеческих обществ существует роковой закон...Великие кризисы, великие кары обычно наступают не тогда, когда беззаконие доведено до предела, когда оно царствует, управляет во всеоружии зла и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой попытке возврата к добру, при первом искреннем...поползновении к необходимому исправлению. Тогда-то Людовики шестнадцатые расплачиваются за Людовиков пятнадцатых и Людовиков четырнадцатых" (если перейти к русской истории, то за "европеизацию" Петра I ответил Николай II).

Вся мировая история у Тютчева осознаётся в романтических категориях Рока, мести, проклятия, греха, вины, искупления и спасения, т.е. характерных для христианского миропонимания. Особенно интересно в этом плане отношение Тютчева к папству и конкретно к папе. Всю энергию публициста обрушил Тютчев на провозглашённый Ватиканским собором 18 июля 1870 года догмат о непогрешимости папы. В стихах и в прозе у Тютчева римская тема окрашивается в тон обличения. Из Рима, спящего в историческом самозабвении, столица Италии превращается в источник всеевропейской греховности, в "юродствующий Рим", торжествующий своё неправое самостоянье в "непогрешимости греховной". "Новый богочеловек" приобретает у Тютчева, любящего неожиданные сравнения, варварскую азиатскую кличку: "ватиканский далай-лама". Таким образом, в свете итальянской истории как "вечной борьбы итальянца против варвара" папа Пий IX оказывается "восточнее" самого "Востока".

Тютчев постоянно ждёт "политического спектакля". Так, скучая в Турине в 1837 году, он скажет, что существование его "лишено всякой занимательности и представляется мне плохим спектаклем". "Провидение, - в другом месте говорит он, - действуя, как великий артист, говорит нам тут один их самых поразительных театральных эффектов".

Собственно говоря, отношение к миру как игре, вещь не новая и свойственна не только Тютчеву (она имеет давнюю философскую традицию начиная с Гераклита и Платона). Тютчев же на основе философии немецких романтиков, трансформирует её в образ тотального лицедейства. Здесь для него сама философия истории становится философией жертвенного выбора между злом меньшим и злом большим. В этом контексте осмыслена Тютчевым судьба России и перспектива славянства.

По Тютчеву Европа совершает путь от Христа к Антихристу. Его итоги: папа, Бисмарк, Парижская Коммуна. Но когда Тютчев называет папу "неповинным", Бисмарка - воплощением духа нации, а в феврале 1854 года пишет следующее: "Красный спасёт нас", он как бы перечёркивает все катастрофические контексты своей философии истории и превращает её в авторскую "диалектику истории". На диалектическом противопоставлении исторического процесса строятся такие стихотворения как "14 декабря 1825 г." (1826) и "Два голоса" (1850). В них как бы утверждается право на историческую инициативу вопреки роковой необратимости хода истории.

Тютчев полагает, что русская история и формы отечественной государственности находятся в трагическом противоречии с формами национально-исторического самопознания. "Первое условие всякого прогресса, - говорил он П.А. Вяземскому, - есть самопознание". Отсюда - следствия разрыва между послепетровским прошлым и настоящим. Так объяснена, например, севастопольская катастрофа: ошибка императора "была лишь роковым последствием совершенно ложного направления, данного задолго до него судьбам России". Ложная идеология порождена ложной властью и мистифицирует жизнь как таковую. В письме к А.Д. Блудовой он писал следующее: "...Власть в России - такая, какою её образовало её собственное прошедшее своим полным разрывом со страной и её историческим прошлым - (...) эта власть не признаёт и не допускает иного права, кроме своего (...) Власть в России на деле безбожна (...)".

Далее, в размышлениях о России как "цивилизации" (её носитель - проевропейская "публика", т.е. не подлинный народ, а подделка под него" противопоставлена не "культура", а настоящая (т.е. народная история): "Тот род цивилизации, которой привили этой несчастной стране, роковым образом привёл к двум последствиям: извращению инстинктов и притуплению или уничтожения рассудка. Это относится лишь к накипи русского общества, которое мнит себя цивилизацией, к публике, - ибо жизнь народная, жизнь историческая ещё не проснулась в массах населения". То же, что в России образованное общество считает культурой, на деле является её энтропийным оборотнем - цивилизацией, причём вторично-подражательной (как у К. Леонтьева). Об этом им было прямо сказано в письме к П.А. Вяземскому: "...Мы вынуждены назвать Европой то, что никогда не должно иметь бы другого имени, кроме своего собственного: Цивилизация - вот что искажает наши понятия. Я всё более и более убеждаюсь, что всё, что могло сделать и могло дать мировое подражание Европе, - это всё мы уже получили. Правда, это очень немного. Это не разбило лёд, а лишь прикрыло её слоем мха, который довольно хорошо имитирует растительность".

Лучше не скажешь. Мы до сих пор находимся в том положении, которое так блистательно описал Тютчев (даже хуже, ибо с каждым годом вырождаемся и разрушаемся).

Данное издание является важным моментом в процессе собрания всего материала о Тютчеве. К сожалению, вышел только первый сборник, хотелось бы, составителям пожелать издать другой том, с другими текстами о Тютчеве и его роли в русской культуре. Надеемся, что данное издание даст необходимый импульс в дальнейшей работе, в забытой ранее, над воссозданием более полного научного аппарата о таком прекрасном человеке и гражданине России, каким был Ф.И. Тютчев.

http://www.pravaya.ru/idea/20/9900

1822 г. — поступление на службу в Государственную коллегию иностранных дел. 1822-1841 гг. — дипломатическая служба в Германии и Турине.
1841 г. — отставка.
1845 г. — возвращение на службу.
1846 г. — чиновник особых поручений при государственном канцлере.
1848 г. — старший цензор при Министерстве иностранных дел. 1857 г. -действительный статский советник, председатель Комитета иностранной цензуры, ближайший советник канцлера Горчакова.

К середине 1860-х гг. Федор Иванович Тютчев занял очень весомое место во внешнеполитической жизни России. Роль его на этом поприще была чрезвычайно важна. И дело тут, конечно, не в том факте, что 30 августа 1865 г. он был произведен в тайные советники, то есть достиг третьей, а фактически даже второй ступени в государственной иерархии (к первому чиновному классу принадлежал, да и то только с 1867 г., всего один человек- канцлер Горчаков). Главная деятельность Тютчева разворачивалась на неофициальных путях, была как бы скрыта от любопытных глаз, затемнена. Можно сказать, что это был дипломат невидимого фронта. Став ближайшим и незаменимым сподвижником Горчакова, он во многом управлял его деятельностью, подавал нужные идеи, проекты, связанные с насущной и будущей судьбой России, оставаясь в тени. В этом отношении он действительно был тайным советником не только государственного канцлера, но и самого императора Александра П. Однако в начале его дипломатического пути ничто не предвещало ему легкой и быстрой карьеры…
Родился Тютчев 23 ноября 1803 г. в селе Овстуг, возле Брянска. В его родовитой семье ценили и православный быт, и французские манеры. Со стороны матери Тютчев принадлежал к боковой линии графов Толстых, один из которых был воеводой при Иване Грозном, а другой — видным дипломатом и сподвижником Петра I. Кроме того, родственными связями Тютчевы соединялись с еще одним государственным деятелем прошлой России — А. И. Остерманом. Видимо, и самому Федору Ивановичу было на роду написано служить Отечеству. Только на каком поприще? Он, как и положено, получил прекрасное домашнее образование. Затем окончил Московский университет со степенью кандидата словесных наук. Надо заметить, что уже с юных лет он писал стихи, которые в конечном счете прославили его как выдающегося поэта России. Жуковский в те годы предрекал ему великое будущее на литературной ниве. Молодой Тютчев дружил с Чаадаевым и Грибоедовым, братьями Муравьевыми и Бестужевыми, с Одоевским, Веневитиновым, Пушкиным, Киреевским, Глинкой — словом, был в приятельских отношениях со всей «золотой молодежью» того времени, с людьми, мыслящими прогрессивно, смело, каждый из которых представлял собою явление в общественно-политической или литературной жизни страны.
Однако на семейном совете было решено, что Федор пойдет по дипломатической стезе, продолжая традиции своих предков. В 1822 г. он был зачислен в Государственную коллегию иностранных дел с чином губернского секретаря (в табели о рангах это был 12-й класс, соответствующий званию под-. поручика). Опеку над ним взял граф Остерман-Толстой — сам живая легенда, участник штурма Измаила и Бородинского сражения. Он же и рекомендовал его на должность внештатного сотрудника русского консульства в Баварии. В том же году Тютчев отправился в Германию, где пробыл в общей сложности около двух десятилетий.

Собственно Германии как единой, целой страны тогда не было. Существовал лишь Германский союз, основанный в 1815 г., куда входило много десятков мелких государственных образований, а наиболее крупными из них были Пруссия и Бавария. Лишь в конце жизни Тютчева Бисмарку удалось создать единую державу. Но несомненно, что длительное пребывание Федора Ивановича в немецких городах и княжествах отразилось на его духовном и творческом развитии. Здесь он женился на Элеоноре Петерсон, познакомился с Шеллингом и Гейне, сложился как дипломат и поэт.
В 1825 г. Тютчев был произведен в камер-юнкеры, а через три года назначен вторым секретарем при посольстве в Мюнхене. Всю деятельность Министерства иностранных дел в то время определял Нессельроде, и проявить какую-либо самостоятельность было трудно. Тем не менее Федор Иванович попытался в 1829 г. П. Я. Чаадаев осуществить инициативный проект, связанный с греческой независимостью.
Он предполагал выдвинуть на греческий престол короля из Баварии — принца Оттона и даже направил послание Николаю I, призывая его к активной поддержке греческой государственности. Но против Оттона выступил первый президент Греции Каподистрия, сам бывший когда-то на русской службе и даже возглавлявший Министерство иностранных дел России. Первый самостоятельный дипломатический опыт Тютчева окончился неудачей. Однако Греция всегда будет занимать одно из первых мест в политическом и философском мировоззрении Тютчева.
Возможно, благодаря именно этому обстоятельству продвижение Федора Ивановича по службе проходило с трудом. К 1833 г. он был всего лишь в чине коллежского асессора, испытывая немалые финансовые затруднения. Причина здесь таилась в Нессельроде. О нем следует сказать особо, поскольку в истории российской дипломатии он занимает самое загадочное место, являясь фигурой, по-своему выдающейся, но со знаком минус.

Карл Нессельроде родился в 1780 г., а умер в 1862 г., почти сорок лет управляя внешней политикой России. Умирая, Карл Нессельроде, между прочим, сказал: «Я умираю с благодарностью за жизнь, которую я так любил, потому что ею так наслаждался». Наслаждался он и своими многочисленными интригами против национально ориентированных русских государственных деятелей, литераторов, военных. Это именно он был причастен к заговору Геккерена — Дантеса против Пушкина. Дантес, кстати, стал во Франции при Наполеоне III сенатором и строил дипломатические козни против России, плодом которых явилась Крымская война, к которой приложил руку и Нессельроде.
Став с 1822 г. безраздельным хозяином внешней политики России, Нессельроде начал планомерно выпалывать все то, что могло каким-либо образом влиять на разумный ход государственных дел. Несомненно, ему прежде всего помогали его огромные международные связи. Кроме того, он был сверхъестественно ловким царедворцем. О нем говорили, что он вице-канцлер потому, что его непосредственный начальник канцлер Меттерних сидит в Вене. Прямо скажем, роль Нессельроде во внешнеполитических делах России была зловещей… Сам Тютчев в 1850 г. написал о нем памфлет в стихах, начинавшийся словами: «Нет, карлик мой! Трус беспримерный!..»
Естественно, что и Нессельроде всячески препятствовал в продвижении Федора Ивановича по службе. И не только ему, но и такому крупнейшему дипломату, как Горчаков, который еще в 1820 г. принимал участие в международных конгрессах и был отмечен Александром I. В Троппау, например, Горчаков поразил всех, составив за три месяца работы конгресса 1200 дипломатических донесений, а ему было всего двадцать два года. Но с приходом к власти в Ми-‘ нистерстве иностранных дел Нессельроде Горчакова «задвигают» поверенным в делах в захолустном итальянском герцогстве Лукка, затем вообще увольняют с должности, а после возвращения на службу на тринадцать лет отправляют в королевство Вюртемберг. Тютчев же двадцать лет томился в Германии, вместо того чтобы проявлять свои дипломатические дарования на более важных постах. Ведь в дошедших до нас документах и бумагах Тютчева поражают его глубина и точность анализа международной обстановки, в них сочетается масштабность и твердость политической воли. Трудно сомневаться в том, что Тютчев и Горчаков, если бы им была предоставлена такая возможность, уже в 30-40-х гг. внесли бы самый весомый и плодотворный вклад в русскую внешнюю политику. Не допустили бы Крымской войны и морального унижения России. Когда в 1854 г. прозревший Николай I все же назначил Горчакова на важный пост посла в Вене, Нессельроде пытался возражать, указывая на… некомпетентность Горчакова, то император твердо ответил: «Я назначаю его потому, что он русский». Менее чем через два года злой гений России Нессельроде был отправлен в отставку, а его пост занял не кто иной, как князь Горчаков, который затем в течение двадцати пяти лет прилагал все усилия для исправления того, что натворил «карлик». Тютчев же стал ближайшим советником Горчакова.

С 1838 г. Тютчев выполнял обязанности поверенного в делах в Турине. Отсюда он направляет в Петербург донесение, в котором призывает к тому, что русская внешняя политика так или иначе противостояла претензиям римской церкви управлять миром. Нессельроде кладет донесение под сукно. Федор Иванович делает еще одно важное заключение на основании проникновения в Средиземное море флота Соединенных Штатов Америки. Он пишет, что это «не может, при настоящем положении вещей, не представлять значительного интереса для России». Он зорко разглядел тайные интриги еще молодого тогда государства США и провидчески определил основные принципы его мировой политики. Американский просветитель Томас Джефферсон писал в те времена президенту Джону Адамсу. «… Европейские варвары вновь собираются истреблять друг друга. Истребление безумцев в одной части света способствует росту благосостояния в других его частях. Пусть это будет нашей заботой, и давайте доить корову, пока русские держат ее за рога, а турки за хвост». Для сравнения неизменности американских принципов можно привести слова и другого президента США, Гарри Трумэна, сказанные им через сто лет, во время Второй мировой войны: «Если мы увидим, что выигрывает Гитлер, нам надо помогать России, а если выигрывать будет Россия, нам следует помогать Гитлеру, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше друг друга».
Однако Нессельроде не захотел понять и оценить деятельность Тютчева, хотя на основе одних этих донесений можно было прийти к выводу о высокой значительности Федора Ивановича как дипломата и предоставить ему реальную и широкую возможность действовать. Более того, Тютчев был вообще отстранен от дипломатии. Он был уволен из Министерства иностранных дел и лишен звания камергера в 1841 г. Характерно, что незадолго до этого был уволен и Горчаков — после двадцатилетней беспорочной службы.
Тютчев якобы был отстранен от дел, потому что потерял дипломатические шифры посольства… Однако ни в одном официальном документе того времени этот поступок отражения не нашел.
В 1845 г. благодаря заступничеству Бенкендорфа Николай I своим личным указом восстановил Тютчева на службе в Министерстве иностранных дел и возвратил звание камергера. Еще через год он был назначен чиновником особых поручений при государственном канцлере. В это время он часто ездит с дипломатическими миссиями в Германию и Швейцарию. Канцлер Нессельроде (он все-таки получил этот высший чин в 1845 г.) предоставляет Тютчеву заграничные командировки, но всячески отстраняет от серьезных политических дел. Опасаясь Бенкендорфа, Нессельроде как бы сохраняет в отношении Тютчева формальный нейтралитет. И все же именно в это время Федор Иванович принимает очень серьезное участие во внешнеполитических делах. Происходит это не напрямую, а косвенно: Тютчев публикует за границей серию глубоко содержательных и острых политических статей, которые вызывают чрезвычайно сильный отклик в Европе. Полемика вокруг этих статей продолжалась около трех десятилетий, даже и после кончины Тютчева. В них Европа впервые непосредственно услышала голос России.
Тютчев, по словам влиятельного французского политика Ф. Бюлоза, «явился в Западной Европе проводником идей и настроений, одушевляющих его страну».

Ф. И. Тютчев

Очень важно учесть и то, что Тютчев в этих статьях пророчески предчувствовал войну Запада против России, которая разразилась через десять лет. Он всегда в своих прогнозах значительно опережал время, являлся настоящим дипломатом-мыслителем, глубоким аналитиком, видящим гораздо дальше и глубже своих коллег. Так, еще в 1849 г. он с полной убежденностью говорил о неотвратимом исчезновении Австрийской империи, бывшей тогда крупнейшим государством Европы, и это действительно произошло через 70 лет. Другим поистине пророческим предвидением Тютчева были его размышления о Германии. Он писал: «Весь вопрос о единстве Германии сводится теперь к тому, чтоб узнать, захочет ли Германия смириться и стать Пруссией». В то время еще никто не думал о всеевропейских и, более того, всемирных последствиях происходящих в Германии перемен. Он предсказал прусско-австрийскую и франко-прусскую войны, а также Крымскую и русско-турецкую. Поразительна пророческая мощь его слов — и именно в сфере дипломатии и политики, а не только в известных всем стихах. Вот что он говорил: «Что меня поражает в современном состоянии умов в Европе, это недостаток разумной оценки некоторых наиважнейших явлений современной эпохи — например того, что творится теперь в Германии… Это дальнейшее выполнение все того же дела, обоготворения человека человеком…» Все это, по его словам, может «повести Европу к состоянию варварства, не имеющего ничего себе подобного в истории мира и в котором найдут себе оправдание всяческие иные угнетения».
Тютчев здесь с поражающей воображение проникновенностью сумел увидеть ростки того, что стало всемирной реальностью через сто лет — в 30-40-х гг. XX в. Это ли не гениальные откровения дипломата и поэта? Возможно, придет время, и сбудется еще одно предсказание Федора Ивановича — что древний Царьград опять станет когда-нибудь столицей православия, одним из центров «Великой Греко-Российской Восточной Державы». Он даже утверждал в набросках к своему трактату «Россия и Запад», что турки заняли православный Восток, «чтобы упрятать его от западных народов», и в этом смысле турки являются не столько завоевателями, сколько хранителями, исполняющими мудрый замысел Истории. Но на эти вопросы может ответить уже только время.
«Единственная естественная политика России по отношению к западным державам — это не союз с той или иной из этих держав, а разъединение, разделение их. Ибо они, только когда разъединены между собой, перестают быть нам враждебными — по бессилию… Эта суровая истина, быть может, покоробит чувствительные души, но в конце концов ведь это закон нашего бытия».
Ф. И. Тютчев

После Крымской войны в русской дипломатии наступила «эра Горчакова». Но еще до ее начала Тютчев писал: «В сущности, для России опять начинается 1812 год, общее нападение на нее не менее страшно, чем в первый раз… И нашу слабость в этом положении составляет непостижимое самодовольство официальной России (Нессельроде еще верховодил во внешней политике), до такой степени утратившей смысл и чувство своей исторической традиции, что она не только не видела в Западе своего естественного и необходимого противника, но старалась только служить ему». Федор Иванович, пожалуй, первым за полтора года до вторжения в Россию определил характер Крымской войны — агрессия Запада. В это время он занимал должность цензора при Министерстве иностранных дел. В последующие годы он предпринял многообразные усилия, направленные к тому, чтобы так или иначе состоялось возвращение России на верный путь. У него не было сомнений в величии судеб Родины.
Тютчев стал при Горчакове действительным статским советником, главным редактором внешнеполитического журнала и председателем Комитета иностранной цензуры, а по сути — вторым человеком в его ведомстве. Он обрел возможность реально воздействовать на внешнеполитический курс страны. О Горчакове Тютчев писал: «Мы стали большими друзьями, и совершенно искренно. Он — положительно незаурядная натура с большими достоинствами…» Федор Иванович свел вместе Горчакова и Каткова, видного журналиста, имевшего особое влияние на императора и управлявшего его политическими воззрениями. И что удивительно, он добился того (ход истинного дипломата!), что эти государственные небожители стали внушать друг другу не что иное, как тютчевские идеи. Являясь чуть ли единственным прямым посредником между ними, Тютчев преподносил Каткову свои идеи как горчаковские, а Горчакову-в качестве катковских.
С конца 50-х гг. и до конца жизни политическая деятельность Тютчева была внешне незрима, но чрезвычайно широка и напряженна. Он стоял как бы за кулисами дипломатического театра кукол и управлял всеми нитями. Тютчев не только не стремился к тому, чтобы обрести признание и славу, но, напротив, предпринимал все усилия для того, чтобы скрыть свою основополагающую роль, думая лишь об успехе дела, в которое верил. Тютчев вовлек в свою деятельность на благо России многие десятки самых разных людей — от сотрудников газет и историков до министра иностранных дел и самого царя. И реальным воплощением его идей стало медленное возрождение России, новое ее утверждение на международной арене.
В продолжение семнадцати лет он еженедельно встречался в неофициальной обстановке с Горчаковым, формулировал основные внешнеполитические принципы, убеждал, доказывал. Оценивая успешные дипломатические акции министра, он видел в них воплощение своей собственной политической программы. Внимание Тютчева распространялось на все части света: Европу, Турцию, Персию, США. Свою литературную деятельность (которая его обессмертила — вот парадокс!) он считал делом второстепенным, основным для него в жизни была и оставалась дипломатия.

Он более всех других людей в России видел враждебность Запада и явственно осознавал историческую миссию своей страны в мире. Но он и не был сторонником какой-то исключительной обособленности России. В своих идеях он поднимался выше конкретной политики, становился философом-мыслителем, пророком. Для Тютчева борьба выражалась не в противостоянии России и Запада, но в борьбе со злом в мировом масштабе. И высочайшей целью для него было ради победы в этой борьбе «войти в мирное духовное общение с Западом».
В январе 1873 г. Федор Иванович тяжело заболел. Иван Аксаков в эти дни посещает Тютчева. Прикованный к постели, с ноющей и сверлящей болью в мозгу, не имея возможности ни приподняться, ни перевернуться без посторонней помощи, он истинно дивил врачей и посетителей блеском своего остроумия. Когда его пожелал навестить император Александр II, Тютчев с сокрушительным юмором заметил: «Это приведет меня в большое смущение. Так как будет крайне неделикатным, если я умру на другой же день после царского посещения». И в то же время Тютчев продолжал диктовать письма Горчакову, а когда тот приходил, вел с ним длительные беседы о задачах внешней политики.
Перед самой смертью к нему пришел его духовник, а Тютчев, предваряя напутствие к смерти, спросил: «Какие подробности о взятии Хивы?» И последними его словами были: «Я исчезаю, исчезаю!..» Когда-то он написал такие поэтические строчки: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» 15 июля 1873 г. умер, «исчез» великий русский поэт и дипломат Федор Иванович Тютчев. Как отзывается его слово в наших сердцах? Это должен спросить себя каждый.

Тютчев-дипломат и политик

В Государственном историческом музее проходит выставка «Ф.И. Тютчев. Россия и Европа», приуроченная к 200-летнему юбилею со дня рождения поэта. Выставка открылась 23 мая 2003 г. Известнейшие музеи и архивы страны предоставили свои экспонаты: Эрмитаж, музей-усадьба «Мураново», Третьяковская галерея, Российский государственный архив литературы и искусства и др.
Первоначально выставка называлась «Ф.И.Тютчев. Три столицы: Москва-Мюнхен-Петербург». Действительно, большая часть жизни поэта прошла именно в этих городах. Но масштаб личности поэта и его влияние на политические и литературные процессы России и Европы изменили и концепцию выставки, и ее художественное решение, и ее название.
Выставка переносит нас в 20-е гг. XIX в., когда Тютчев был назначен на дипломатическую службу. Федор Иванович довольно долго жил в Западной Европе. Сначала, в 1822 г., как поверенный в делах в Мюнхене, а позже в качестве первого секретаря Русской миссии в Турине. В 1841 г. он был уволен из Министерства иностранных дел и лишен чина камергера, но спустя четыре года восстановлен на службе. В 1858 г. Тютчев был назначен председателем Комитета иностранной цензуры, в 1869 г. - произведен в тайные советники.
Выставка призвана воссоздать ту историческую атмосферу, которая окружала поэта и дипломата. На век Тютчева пришлись интереснейшие события как российской, так и европейской истории. При помощи архивных материалов, картин, мультимедийных средств, элементов быта той эпохи организаторам экспозиции удалось воссоздать как историю европейских государств того времени, так и историю одного человека, несомненно, влиявшего на эту историю.
Небезынтересны здесь и подлинные рукописи стихотворений Тютчева, его трактатов. Весьма любопытны материалы, освещающие революционные события в Европе 1848-1849 гг.
Обращает на себя внимание и композиционное решение выставки. В первую очередь, вы попадаете в начало 20-х гг. XIX столетия, в то время, когда Тютчев начинал свою дипломатическую карьеру, затем вместе с ним перемещаетесь из Петербурга в Мюнхен, оттуда в Турин и опять в Петербург. Заканчивается же экспозиция уже нашими днями. Тексты стихотворений Тютчева и фотографии помогают осмыслить нынешнее восприятие творений великого поэта.
На мой взгляд, эта выставка окажется весьма полезной для школьников. Традиционная концентрическая система обучения истории подчас не способна создать у детей представление об одновременности событий в России и за ее пределами. Стихотворения Тютчева вполне могут иллюстрировать исторические события, свидетелем которых становился поэт. А реалии того времени - пояснять произведения Тютчева.
Конечно, чтобы осознать все это, школьнику совершенно не обязательно ходить в музей. Однако где еще он увидит тексты стихотворений, которые ему приходилось выучивать наизусть, написанные рукой их создателя, книги, которые читали полтора столетия назад, одежду, в которой выходили в свет, картины, украшавшие быт, и предметы, этот быт наполнявшие?
Выставка продлится до 29 сентября 2003 г.

Анастасия ГОЛОВАТЕНКО